Артур Крупенин - Энигматист [Дело о Божьей Матери]

— А как ты-то туда просочилась?

— Предъявила студенческий, сказала, что пишу работу об истории Синода и на всякий случай даже показала крестик, — прижав кулак к груди, доложила Зина.

— Молодчина. Но как ты узнала, что там есть такой документ?

— Батенька, а Интернет-то на что? — Зина настолько точно и артистично скопировала интонации Буре и его манеру извечно теребить бородку, что Стольцев расхохотался. — Роясь в Сети, я совершенно случайно набрела на замечательный ресурс, где обнаружила справочник 1858 года, написанный неким архимандритом Саввой, — там в алфавитном порядке перечислены все единицы хранения на то время. Вот и все.

Глеб с трудом удержался от того, чтобы не погладить Зину по голове. Хотя правильнее было бы сказать — по хорошенькой головке.

— Говоришь, 1858 год? То есть ровно два века спустя после того, как икона прибыла в Россию? Ну и что же сказано в отчете?

— Там подробно перечислены отреставрированные святыни, среди которых фигурирует и «Влахернетисса». А еще к документу приложен список работ по каждой иконе.

— Копия с собой?

— Да. Там буквально два абзаца о том, что образ был врезан в свежую кипарисовую доску, на которую, в свою очередь, были нанесены новые надписи на греческом языке.

— На греческом?

— Да.

— Очень интересно.

— Не то слово. Я даже пыталась сама перевести.

— И что у тебя вышло?

— Первая надпись не особо сложная. Там сказано: «Госпожа обители Влахернской».

Взглянув на исходный текст, Стольцев одобрительно кивнул:

— Все точно.

Зина удовлетворенно улыбнулась:

— А вот со второй надписью я так толком и не разобралась. Там речь идет про какую-то драгоценность.

— Драгоценность?

— А вдруг клад? — робко предположила Зина.

— Давай посмотрим.

— Вот.

По мере того как Стольцев всматривался в ксерокопию, добродушная улыбка на его лице становилась все шире.

— Я все напутала? — расстроенно спросила Зина.

— Не переживай. Твоя ошибка простительна. На русский это выражение можно перевести как «многоценное сокровище». Ни о каких кладах речь, конечно, не идет. Это всего лишь эпитет.

Было заметно, что Зина весьма обескуражена своим переводческим фиаско. Глеб решил ее ободрить:

— Ты большая умница и нашла редкий документ. Кстати, совсем недавно я уже видел такую надпись.

— Какую?

— Про «многоценное сокровище».

— Где?

— Представь, в частном письме, написанном еще в семнадцатом веке.

— Ух ты. А что за письмо?

— Переписка между патриархом Константинополя и человеком, доставившим икону в Москву, неким Дмитрием Костинари.

Лицо Зины приобрело загадочное выражение.

— Помните, я говорила, что нашла и скопировала еще и платежную ведомость? Думаю, вам будет интересно на нее взглянуть.

В найденном Зиной документе фигурировало несколько десятков плотников и богомазов, которым причиталось за праведные труды.

— Любопытный документ, — снова похвалил Зину Глеб, возвращая листок.

— Да вы на подпись-то взгляните!

Глеб послушно пробежал взглядом нижнюю часть страницы.

— Ну как?

В голосе Зины слышалось плохо скрытое торжество. Глеб ничего не ответил — он сосредоточенно рассматривал мелкие неровные буквы. Они складывались в фамилию… Костинари.

Глава XVI

Он долго-долго не мог заснуть — все размышлял о старинной платежной ведомости. Как такое может быть? Люди по двести лет не живут!

Проворочавшись пару часов, он отправился на кухню, где за чашкой чая успокоил себя мыслью о том, что на следующий день его лекции начинались во второй половине дня, а значит, полно времени, чтобы отправиться в архивы и попытаться досконально разобраться во всей этой чепухе.

С самого утра Глеб снова засел в Российском государственном архиве древних актов на Большой Пироговке. Почти каждый визит в РГАДА был для него настоящим приключением. Скучая по раскопам — курганам и могильникам, которые много лет были центром и смыслом его жизни, Глеб нынче находил некоторое утешение в том, что разыскивал редкие и важные документы. Вслед за Буре, полностью разделявшим его привязанность к архивам, он называл это бумажной археологией. Причем зачастую бумажные находки оказывались посильнее иной царской усыпальницы.

Вообще-то в архивах сутками торчали далеко не одни только историки. Куча предприимчивых людей пыталась заработать дивиденды на поиске сенсаций прошлого, а потому здесь можно было встретить журналистов и писателей, антикваров и коллекционеров.

Архив — если, конечно, правильно к нему подойти — мог служить неиссякаемым источником сюжетов, придумать которые была неспособна даже буйная фантазия матерого романиста. Чего стоит, например, тот факт, что невероятная история графа де Монте-Кристо была почти целиком взята из жизни. Копаясь в архивах, Дюма нашел сделанное на предсмертной исповеди признание узника. Оно-то и послужило основой для романа.

Благодаря Зинаиде Беляк Глеб уже приблизительно знал, что и где искать. Оставив без внимания многотомный каталог, он сразу же перешел к разделу, посвященному Московскому Кремлю.

Если Костинари имел право подписывать денежные ведомости, значит, он, скорее всего, состоял на церковной или государственной службе. Глебу оставалось только разобраться в хитросплетении штатных структур двухсотлетней давности. Дабы сузить поиски, он сосредоточился на документах, имеющих отношение к Успенскому собору, где спокон веку и хранилась икона.

Вначале Глеб решил освежить в памяти историю самого собора. Выбрав наиболее авторитетную из монографий, он с увлечением прочитал рассказ о том, как возведенный халтурщиками собор развалился на части еще до окончания строительства.

Приглашенные Иваном III в качестве экспертов псковские мастера предположили, что причиной катастрофы явилась «неклеевитость» извести, которая слабее, чем нужно, скрепляла кладку. Сами же псковитяне восстанавливать храм отказались. Поговаривали, что из суеверных опасений — проклятое, дескать, место. Как показал дальнейший ход истории, опасения эти были небезосновательными.

Как бы там ни было, царские послы, посулив аж целых десять рублей в месяц — завидное по тогдашним меркам жалованье, — уговорили болонского архитектора Аристотеля Фиораванти разобраться с московским долгостроем. Вооруженный последними достижениями европейских строительных технологий, Фиораванти блестяще справился с порученным делом.

Немало всякого с тех пор повидал на своем веку Успенский собор. Его образа заглядывали в бегающие глаза Лжедмитрия. Его огромное, отлитое из чистого серебра паникадило было свидетелем того, как миниатюрной Марине Мнишек во время венчания подставляли скамеечки, чтобы она могла дотянуться губами до православных святых. Стены храма слышали и сохранили в своих потайных уголках эхо так и невыполненной клятвы Василия Шуйского, обещавшего что «никого не будет казнить». А дубовые ворота не раз бывали разбиты наседающими басурманами.